Если конец XIX в. в истории Финляндии был еще временем относительного затишья и неясных ожиданий, то в начале нового столетия общественное развитие убыстрилось. Финский поэт Э. Лейно, отмечая эту тенденцию, писал в 1909 г. о «темпе фортиссимо», ставшем характерным и для тогдашней общественно-политической, и для литературной жизни. В восприятии современников это был новый, резко переломный период, таким он остался в литературе.
      Продолжая входить на правах автономии в состав России, Финляндия испытывала одновременно и гнет царизма, и мощное влияние общерусской освободительной борьбы. Еще в самом конце XIX в. ужесточившиеся попытки царизма ликвидировать автономию Финляндии вызвали в ней движение протеста, поддержанное международной общественностью. В России в защиту прав финского народа выступили В. И. Ленин, из писателей — Л. Толстой, М. Горький. В свою очередь, в Финляндии укрепилась солидарность с борющейся Россией, многие финны были тогда готовы помогать делу русской революции, понимая, что от ее судеб зависит и судьба их родины.
      Вместе с тем в финском обществе происходили глубокие социально-классовые сдвиги. Началось политическое пробуждение угнетенных масс города и деревни, нарастала их борьба против сословных привилегий имущих классов, возникало организованное рабочее движение, распространялись социалистические идеи. Некогда «спящая Финляндия», как ее назвал в свое время, в 80-е годы, поэт Каарло Крамсу, теперь была вовлечена в поток событий, кульминацией которых стали сначала революционные выступления трудящихся в 1905—1907 гг., затем рабочая революция 1918 г., подавленная в ходе гражданской войны и кровавого белогвардейского террора.
      Общекультурная ситуация в стране была неоднозначной: наряду с атмосферой общественного подъема на литературу влияло позднебуржуазное «кризисное сознание» с симптомами углублявшегося индивидуализма и пессимизма.
      К данному периоду относятся некоторые вершинные явления финской культуры: музыка Яна Сибелиуса, живопись Акселя Галлена-Каллела, зодчество Элиела Сааринена, лирика Эйно Лейно. После «Калевалы» Э. Лённрота упомянутые явления более всего способствовали выходу финской художественной культуры за узконациональные рамки. Причем эстетически эти явления родственны, все они связаны с неоромантическим направлением в финской литературе и искусстве.
      В финской литературе рубежа веков неоромантизм был одним из основных направлений наряду с реализмом и зарождавшимся направлением пролетарской литературы. В эпоху интенсивного общественного развития литературные направления быстро эволюционировали. Как явление переходного характера неоромантизм возник в середине 90-х годов, и определенным «верхним» его рубежом стали события 1905—1907 гг.
      Кроме Эйно Лейно (1878—1926) к неоромантикам относились поэты Л. Онерва (1882—1972), Ларин-Кюести (1873—1943), прозаики Йоханнес Линнанкоски (1869—1913), Волтер Килпи (1874—1939). В русле неоромантической эстетики начинали Илмари Киантс (1874—1970), Йоэль Лехтонен (1881—1934), Майю Лассила (1848—1918), творчество которых в дальнейшем развивалось в реалистическом направлении.
      Первоначально неоромантизм был ориентирован на преодоление ограниченности предшествовавшего финского реализма, особенно натуралистических тенденций в нем. Стремясь предугадать дальнейший ход исторических событий, неоромантики призывали к искусству больших обобщений, к целостному восприятию бытия, к философскому пониманию человека и его окружения. Дробному натуралистическому «анализу» противопоставлялся романтический «синтез», превозносились художнический темперамент, творческая фантазия, субъективно-чувственное начало в искусстве — в противовес рассудочности, плоскому позитивистскому эмпиризму, объективистско-безличному характеру натурализма. Односторонний акцент на интуитивном познании и на самоценности личностного мира нередко приводил неоромантиков к антирационализму (под влиянием ницшеанского иррационализма был в особенности ранний В. Килпи).
      Для творчества неоромантиков характерно преобладание лирики над эпическими жанрами, поворот от внешнего к внутреннему, от повседневного к исключительному, с тяготением к монументальности образов и обращением к фольклорно-мифологическим мотивам и символам. Неоромантики возродили обостренный интерес к «Калевале», началось всеобщее увлечение так называемым карелианизмом, выражавшимся в паломничествах в Карелию, край древних рун и остатков архаического быта. Карельские темы стали характерной чертой художественных выставок, проникли в музыку, в прикладное искусство; архитекторы романтического направления (финский вариант югендстиля) интересовались карельским народным зодчеством. Э. Лейно попытался создать в 1912 г. особый народный театр с репертуаром из пьес на темы «Калевалы».
      Общественно-историческая и культурно-эстетическая основа неоромантического «карелианизма» была достаточно сложной. Для многих финских писателей и художников Карелия с ее древностями стала в период обострения кризиса буржуазной цивилизации примерно тем же, чем был о. Таити для Поля Гогена, — общим было стремление вырваться из плена губительных для искусства буржуазных вкусов и представлений. Гоген говорил о желании смыть с себя «наслоения социальной грязи», накипь буржуазного сознания; Галлен-Каллела подчеркивал, что «Калевала» пробудила в нем «стремление найти в природе и в народной среде такие формы прекрасного, которые бы сохраняли изначальную здоровую самобытность и силу». Художники и поэты выражали свой восторг перед величием и цельностью образов народной фантазии. Был также национально-идеологический момент: вдохновители шовинистической политики царизма в Финляндии отрицали самобытность финской культуры, и важно было доказать древность ее истоков. Разумеется, «карелианизм» включал элементы идеализации прошлого, иллюзию, что в опоэтизированном виде это прошлое может послужить неким уроком для настоящего, указать выход из современных противоречий. Чем дальше углублялись общественные антагонизмы, тем неубедительнее звучали апелляции к идеализированной архаике, со временем ставшие предметом иронии со стороны самих неоромантиков.
      Крупным достижением неоромантиков явилось обновление финской лирики, в том числе и метрическое. И опирались они на народную поэзию, на национально-фольклорную просодию. В предшествующей финской литературной поэзии утвердилась (в частности, стараниями Августа Алквиста-Оксанена, поэта и лингвиста) заимствованная от шведов и немцев силлабо-тоническая метрическая система в «германизированном» ее варианте. Эта заимствованная система стала нормой, хотя от нее были и отступления. Принципиально важным отступлением в XIX в. была лирика Алексиса Киви, ритмически раскованная и самобытная, не тогда должным образом не оцененная. Между тем признано, что строгая силлабо-тоническая система не слишком подходит для финского языка, в котором долгота и краткость слогов играют весьма существенную, часто смыслоопределяющую роль. Язык сопротивлялся силлабо-тонической метрике, она прививалась с трудом, требуя от поэтов исключительной виртуозности, которой достигали лишь немногие, в основном уже в XX в.
      Еще Х. Г. Портан во второй половине XVIII в. и затем Э. Лённрот считали более продуктивной для финской поэзии национально-фольклорную просодию. Поэты-неоромантики на рубеже веков доказали это практически своим творчеством. Они подошли к проблеме уже с высоты современного им опыта мировой поэзии. Кое-что им подсказали шведские неоромантики, в особенности Г. Фрёдинг, опиравшийся на родной песенный фольклор. Э. Лейно в Финляндии был весьма образованным поэтом, с опытом переводов из Данте, Гёте, французской и шведской поэзии. Как реформатор финского стиха, придавший ему исключительную напевность и мелодичность, Лейно вполне сознавал, что эти качества — более или менее общая тенденция в тогдашней европейской поэзии. Он ссылался на Верлена, на Фрёдинга, с убежденностью подчеркивая, что «если поэзия не напевна, она мертворожденная».
      Лейно и другие финские неоромантики реализовали общеевропейскую тенденцию на национально-фольклорной почве. Они использовали и «калевальскую» (хореическую) метрику, но наряду с этим, по существу, заново открыли для литературной поэзии так называемую новую народную песню, преимущественно лирического содержания и основанную на пеонических ритмах. Уже первый сборник Лейно («Мартовские песни», 1896) считается поворотной вехой в истории финской лирики, в том числе в звукоритмическом отношении.
      Стих Лейно удивительно напевен, поэт превосходно слышал музыку народной песни и умел дорожить ее мелодической стороной. Поэт для Лейно — именно певец, в широком народно-песенном значении этого слова. Поэт-певец поет о судьбах народа, ему надлежит быть народным уже звучанием его речи. Редкий дар позволил Лейно в высшей степени почувствовать и реализовать мелодические возможности родного языка. И до него, и особенно после него, к этому стремились многие, но никому успех не сопутствовал так, как ему.
      Также древнеэпическая «калевальская» метрика не была для Лейно мертвой архаикой, он не соглашался с утверждением о ее «монотонности». Лейно исходил из того, что уже в самих народных рунах наблюдалась метрическая подвижность, перспектива для развития, варьирования и выражения творческой личности певца. Лейно с блеском доказал это в своей собственной поэзии, например в произведениях балладного жанра, известных как «Песни Троицына дня» (два цикла — 1903, 1916) и причисляемых к лучшей части его наследия.
      Ранняя поэзия Лейно была на редкость светлой, даже лучезарной («Сын Солнца» — характерное название одного стихотворения). Со временем углублялось его трагическое мироощущение, особенно в связи с первой мировой войной и последующими социальными потрясениями. У Лейно усилились скорбные ноты, он отказывался что-либо понимать, ему казалось, что мир запутался в кровавых распрях, а гражданская война 1918 г. в Финляндии явилась для него «национальным самоубийством».
      И все же Лейно, в котором Горький видел один из примеров того, сколь значительных художников могут выдвинуть малые народы, был поэтом-гуманистом, певцом надежды, а не отчаяния. «Есть одна песнь, превыше других: о человеке и его мечте, суровая песнь духа», — писал Лейно в одном из стихотворений, и этой талантливо спетой песнью он завоевал славу крупнейшего финского лирика.
      В своей бунтарской антибуржуазности неоромантическая эстетика питала пристрастие к особого рода героям, к образам бродяг и странников, людей, порвавших со своим сословием, представителей литературно-артистической богемы. Подобные герои есть в ранних повестях Й. Лехтонена (например, «Маталэне», 1905), в повести Й. Линнанкоски «Песнь об огненно-красном цветке» (1905), в повести М. Йотуни «Простая жизнь» (1909). Хотя в последнем из названных произведений герой был еще из числа неоромантических странников, но повествовательная манера стала уже более реалистической. В литературе наметился поворот к реализму, в том числе в творчестве прежних неоромантиков.
      Общественно-политическим стимулом для более трезвого взгляда на действительность стали события 1905—1907 гг., способствовавшие рассеиванию былых представлений о народе, особенно о крестьянстве. Финляндия оставалась аграрной страной, причем подавляющую часть сельского населения составляли мелкие арендаторы и наемные работники, не обладавшие земельной собственностью. На выборах в прежний сейм действовал жесткий имущественный ценз, сельская беднота в них вообще не участвовала. Парламентская реформа 1906 г. с введением всеобщего и равного избирательного права явилась важным политическим завоеванием трудящихся. Впервые безземельное сельское население было допущено к участию в политической жизни.
      Все это означало, что на финской почве впервые был поставлен вопрос о крестьянстве и социализме. Он получил отражение и в литературе, писатели стали в новом свете изображать социальную психологию крестьянина. В произведениях о деревне утверждается эстетика «жесткого реализма», с беспощадным обнажением крайней степени нищеты и невежества, крестьянской скупости и жадности, имущественных склок и меркантильных браков по расчету. Подобные темы отразились в романах Й. Линнанкоски «Беглецы» (1908) и И. Кианто «Красная черта» (1909), в ряде романов Й. Лехтонена (включая «Усадьбу Путкинотко», 1919). Одним из симптомов происходящих в прозе перемен было сокращение повествовательного времени. Романы и повести становились в некотором смысле менее эпическими, меньшую роль играли сюжет, его событийная основа и линейное развитие. Акцент переносился на изображение «мелочей жизни» и вечного круговорота бытия, на психологию личности при дальнейшей ее «партикуляризации». В ряде случаев это было связано с утратой писателями веры в исторический прогресс, с комплексом «остановившегося времени». Характерно рассуждение Й. Лехтонена в одном из предисловий: «Читая романы, часто допытываются: а что будет дальше, как разовьются последующие события? В мире происходит очень мало такого, что действительно изменяло бы нас, — и, стало быть, ничего, что заслуживало бы названия сюжета». Отчасти под влиянием философии Бергсона сознательное экспериментирование с категорией времени наблюдалось в раннем творчестве Ф. Э. Силланпяя (1888—1962), начиная с первого же его романа «Жизнь и солнце» (1916).
      И в идейном, и в художественном отношении в литературе предреволюционного периода выделяется творчество М. Лассила. Примечательной чертой была его стилевая многоликость. Он выступал под разными псевдонимами (женский псевдоним Майю Лассила — один из них, наиболее известный; настоящее имя писателя — Альгот Тиетявяйнен); причем с новым псевдонимом менялась и стилевая установка. В 1909 г. (под псевдонимом Ирмари Рянтамала) был опубликован его многотомный автобиографический роман, выдержанный еще в духе неоромантической эстетики; в романе нашел отражение петербургский период жизни автора, его участие в тайной террористической организации (по-видимому, эсеровского направления). Под тем же псевдонимом писатель печатал впоследствии свои публицистические статьи. Несколько социально-психологических романов он выпустил под псевдонимом И. И. Ватанен. Но наибольшую популярность завоевали его юмористические и сатирические повести, рассказы, комедии, вышедшие под псевдонимом Майю Лассила. Если в некоторых других его произведениях сюжеты включали трагические жизненные коллизии, то внимание Лассила, юмориста и сатирика, было сосредоточено на уродливых сторонах мелкобуржуазной психологии. В повестях часто используется авантюрная фабула, герои описываются в странствиях, вне дома. Крестьянские персонажи повести «За спичками» (1910) ездят по разным местам и попутно сватаются все к новым невестам; приключения героев повести «Пирттипохья и ее обитатели» (1911) связаны с их охотничьими планами; в повести «Сверхумный» (1915) рассказывается о странствующем проповеднике, а в «Воскресшем из мертвых» (1916) к матримониальным приключениям босяка Йонни Лумпери примешиваются коммерческие авантюры, что весьма характерно и для других героев Лассила, в том числе комедий «Когда влюбляются вдовцы» (1911), «Дети природы» (1911), «Мудрая дева» (1912).
      В 1916 г. писатель опубликовал в рабочей газете свои знаменитые «Письма буржуа», в которых он окончательно порвал с буржуазными партиями. «Письма» заканчивались словами: «Отныне силу жизни дает только социализм, за ним будущее. Все здоровое, что достигнуто за последнее время, стало возможно только благодаря энергии и натиску социализма». Лассила приветствовал Октябрьскую революцию в России, подчеркивая ее всемирно-историческое значение. В дни рабочей революции 1918 г. в Финляндии Лассила-публицист стал пламенным трибуном, призывавшим красногвардейцев к мужеству. После поражения революции он был в числе других ее борцов приговорен к смертной казни.
      Направление пролетарской литературы складывалось в Финляндии вместе с развитием организованного рабочего движения. Специфической чертой рабочего движения начала века было создание широкой сети рабочих клубов, центров политической и культурно-просветительной деятельности. Буржуазия отказывала рабочим в помещениях для собраний и торжеств — они строили свои собственные здания. В рабочих клубах приобщались к искусству, собирались любительские оркестры и хоры, устраивались литературные вечера.
      Из рабочей среды выдвинулось немало пишущих людей, особенно стихотворцев; далеко не все из них стали поэтами, но сама тяга масс к творчеству была весьма показательной для той эпохи великих надежд и общенародного энтузиазма. В поэтических опытах десятков и сотен людей билось «сердце масс», как подчеркнул Р. Пальмгрен заглавием своего труда о рабочей литературе.
      Наиболее значительными среди рабочих поэтов были Кёсси Каатра (1882—1928), Кёсси Ахмала (1889—1918), Микко Уотинен (1885—1931), Каспери Тантту (1886—1918), Лаури Летонмяки (1886—1935), Хилья Лийнамаа (1876—1935), Эмиль Линдаль (1891—1937). прозаик и драматург Конрад Лехтимяки (1883—1937), шведоязычный писатель Аллен Валлениус (1890—1938). После поражения финской революции 1918 г. некоторые из рабочих авторов эмигрировали в Советскую Карелию, где они участвовали в местном литературном движении и культурном строительстве.
      В политической лирике у отдельных авторов в начале века наблюдалось стремление найти новые ритмы и образы, но делалось это больше ощупью, не очень осознанно. В целом рабочая поэзия начала века не выработала принципиально новых стилей, только ей присущих художественных форм. Сдвиги происходили еще внутри традиции, без столь решительного разрыва с нею, как это осуществилось уже позднее, в 20—30-е годы, в творчестве левоэкспрессионистского поэта Э. Диктониуса и других левых поэтов (К. Вала, А. Туртиайнен, Э. Синерво, В. Каява).
      На раннем этапе многие из рабочих поэтов начала века оставались еще под сильным влиянием неоромантической лирики Э. Лейно. Но в ходе их идейной эволюции происходило переосмысление элементов неоромантической поэтики, традиционные образы наполнялись новым содержанием. Например, рабочие поэты вслед за неоромантиками охотно прибегали к таким фольклорно-мифологическим образам-символам, как античный Прометей, библейский Самсон, мятежный раб Куллерво из «Калевалы». Но если у неоромантиков эти образы нередко выражали трагизм индивидуалистического бунтарства, то в творчестве рабочих поэтов они, напротив, освобождались от индивидуалистической трактовки трагического, от эстетизации гордого вызова и неизбежной обреченности бунтарей-одиночек. И если для неоромантического сознания действительная революционная борьба масс часто оборачивалась лишь разрушительной своей стороной, то К. Каатра утверждал, что революция — это «и разрушитель, и творец». Следует отметить также принципиальное неприятие эстетства рабочими поэтами, унаследованное последующей левой поэзией.
      Общепризнанной является важная роль рабочего движения в демократизации и развитии театрального искусства в Финляндии. В начале века быстро росло число самодеятельных театров при рабочих организациях. Театральное искусство становилось поистине массовым, именно к той эпохе восходит сохраняющаяся и сегодня любовь финского народа к театру (наряду с сорока профессиональными театрами в стране функционируют около двух тысяч любительских театров). Возникла даже поговорка: хоть раз в жизни финн должен сыграть в любительском спектакле. Первые самодеятельные рабочие театры появились еще в 80—90-е годы, некоторые из них стали со временем профессиональными (например, существующий и поныне Тамперский рабочий театр).
      В первые десятилетия XX в. происходил сложный процесс художественного обновления финского театра, бытовой реализм уступал место психологическому реализму, чему способствовало проникновение на финскую сцену новейшей европейской драматургии. На финский театр влиял непосредственно опыт К. С. Станиславского и Московского Художественного театра, со спектаклями которого был знаком, в частности, Эйно Калима, знаток русской литературы и будущий постановщик Чехова в Финляндии.
      Из финских драматургов этого периода заслуживает быть отмеченной Мария Йотуни (1870—1943), автор ряда сатирических комедий и драм: «Старый дом» (1910), «Ребро Адама» (1914), «Дым» (1915), «Золотой телец» (1918), «Под каблучком жены» (1924). Основной объект ее сатиры — уродливость семейно-брачных отношений, вторжение меркантильной расчетливости в интимную жизнь людей, зависимое положение женщины в обществе. Жизнь предстает здесь «сплошным торгом». Один из героев «Золотого тельца» говорит: «Мы были запроданы еще до нашего рождения на свет... Эта ничтожная цивилизация сама вынесла себе приговор. Она пестует лишь торгашей для огромного торгового дома».
      Наряду с финноязычной литературой в Финляндии традиционно существовала и существует литература на шведском языке. С конца XIX в. ее роль и положение стали, однако, меняться: из общефинляндской литературы она превращалась в литературу шведского национального меньшинства. По выражению критика Ханса Руина, последним шведоязычным автором, писавшим для всей Финляндии, был Закрис Топелиус (1818—1898), известный поэт, прозаик и сказочник. Было время, когда литературный финский язык оставался еще недостаточно развитым и когда сами идеологи финского национального движения (А. И. Арвидссон, Ю. И. Снельман) должны были писать по-шведски. Но к рубежу веков языковая ситуация изменилась, что отразилось и на литературе. Хотя шведская дворянско-сановная и буржуазно-патрицианская верхушки цеплялись за свои сословные привилегии и стремились сохранить остатки былой шведской культурно-языковой гегемонии, в это время остро дискутировался вопрос о будущем шведоязычной литературы Финляндии. Выразителем настроений привилегированных слоев, сторонником элитарного искусства и замкнутого эстетизма был поэт Б. Грипенберг (1878—1947), в творчестве которого ностальгическая романтизация сословного прошлого, умирающей «усадебной культуры» сочеталась с неприятием настоящего, активизации демократических масс.
      Напротив, поэт А. Мёрне (1876—1946) сблизился в начале века с рабочим движением, его сборники стали одной из вех в развитии левой поэзии. Как лирик Мёрне был певцом моря и прибрежно-островной Финляндии, где издавна жило трудовое шведское население — рыбаки, мореходы, земледельцы. Он был убежден, что именно на демократические массы надлежало опираться шведоязычной литературе, что только при этом условии у нее могло быть будущее.
      Критика справедливо указывала на недостаточность связей между шведоязычной и финноязычной литературами страны. И в то же время шведоязычная литература играла до некоторой степени роль литературного посредника, отчасти через нее финские писатели знакомились с новейшими литературными течениями. Это относится, в частности, к экспрессионизму, с которым литература Финляндии вступила в контакт в конце 10-х годов через творчество шведоязычных авторов.

      Статья опубликована в книге "История всемирной литературы". Т.8. / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. — М.: Наука, — 1994. — С. 430—435.