Из истории русско-финских литературных отношений (Проблема национального характера и поведения)

      Литературные и общекультурные взаимосвязи между Россией и Финляндией имеют уже длительную и достаточно богатую историю. В ней можно выделить несколько основных аспектов.
      Прежде всего отметим глубокий интерес, проявленный с обеих сторон к фольклору, уходящему своими корнями в глубокую древность. В русской и финской фольклористике издавна наблюдалось пристальное внимание к связям в области сказочного эпоса. Здесь следует выделить такие имена, как Я. Грот, А. Беккер, З. Топелиус, Ф. Буслаев и др., которые предприняли свои изыскания еще в первой половине XIX в. И в наше время эти взаимосвязи устанавливаются путем изучения карельского фольклора, оказывающегося связующим звеном между русским и финским народным творчеством. Укажем на исследования, осуществленные А. М. Астаховой, В. П. Аникиным, В. Карнауховой, М. Хаавио, У. С. Конкка («О собирании и некоторых особенностях карельских сказок», 1963), Н. Ф. Онегиной («Русско-карельские литературно-фольклорные связи», 1974). Последняя сравнивала, например, русские и карельские сказки с финскими вариантами из местности Сатакунда. Отметим труд «Карельский фольклор в историческом освещении» (1968), содержащий богатый фактический материал по интересующей нас проблеме.
      Особое место в истории русско-финских взаимосвязей в сфере культуры принадлежит «Калевале». С того момента, когда финский врач Элиас Леннрот стал собирать в глухих карельских деревнях руны, составившие позже великий эпический свод, обостренный интерес к его деятельности был проявлен как с финской, так и с русской стороны. Стало ясно, что для человечества был открыт бессмертный памятник народного творчества, которому надлежит войти в сокровищницу мировой литературы. Вскоре после первой публикации «Калевалы», куда вошли пока 32 руны с двенадцатью тысячами стихов, русский исследователь Я. К. Грот перевёл несколько частей этого шедевра и в 1840 г. напечатал их в «Современнике». Несколько позже «Калевалу» на русском языке издал в сокращении Гранстрем, к ее изучению приступил Ф. И. Буслаев, а его ученик филолог Л. П. Бельский перевёл полный текст памятника издания 1849 г. Творческий подвиг ученого был по достоинству оценен русской общественностью: Л. П. Бельскому была присуждена Пушкинская премия.
      В «Калевале» перед изумленным читателем предстал древний носитель финского национального характера. Вяйнямейнен нарисован в певучих рунах как замечательный умелец, сын мужественного и работящего народа, смастеривший кантеле и дивную лодку. Это серьёзный, сосредоточенный на своих думах, мудрый творец, помыслами своими обращенный к грядущим поколениям, заботящийся об их благе и процветании. Талант его ярко проявляется в музыке и поэзии. Песни о великом труженике кузнеце Илмаринене и о чудесной, мастерски сработанной умелыми руками мельнице-самомолке по имени Сампо выражают мечту финского народа о мирном труде, довольстве и счастье. В своей статье, посвященной памяти собирателя рун Элиаса Леннрома, академик В.А. Гордлевский писал: «Что такое «Калевала»? Представляет ли она народную поэму, созданную пером Леннрота, в духе народных певцов, или это искусственная амальгама, слепленная самим Леннротом из разных обрывков? <...…>. «Калевала» — народное произведение, запечатленное демократическим духом <…...>. «Калевала» — народная поэма, собранная, главным образом, в русской Карелии <...…>. От него (Леннрота. — Е. Р.) идет современный финский язык, достигающий под пером Юхани Ахо художественной виртуозности»¹. Позже глубокие исследования об этом эпосе создали как финские ученые (К. Круны, Э. Сетеле, В. Кауконен, М. Кууси), так и русские (В. Евсеев). Выразительные иллюстрации к «Калевале» выполнили художники Финляндии (А. Галлен-Каллела) и России (Н. Кочергин).
      Любопытные труды в области древней письменной литературы, где также нашли своё отражение культурные взаимосвязи двух соседних народов, осуществили отечественные исследователи (Ю. К. Бегунов) и финские (М. Виднэс). Так, славист Хельсинского университета Мария Виднэс выпустила книгу «Славяно-русские синаксари «Финляндских отрывков», в которой дала описание и реконструкцию пергаментных фрагментов XIII-XV вв., содержавших тексты Синакрия, или славяно-русского Пролога, сложными путями попавшие в Финляндию и Швецию. То, что в своё время начал академик И. И. Срезневский (1876), продолжила и завершила финская исследовательница ² проделав скрупулезный и точный палеографический и лингвистический анализ текста. Это тот самый знаменитый Пролог, откуда черпали материал для своих творений И. С. Тургенев и Н. С. Лесков.
      Русско-финские связи ярко проявились и в сфере художественной литературы нового времени. Здесь необходимо назвать русских поэтов первой трети XIX в. К. Батюшкова, Д. Давыдова, Ф. Глинку, не раз обращавшихся к воссозданию образов финской и карельской жизни. Важнейшую роль в раскрытии финской темы в русской поэзии сыграл Е. А. Баратынский, волею судеб оказавшийся в 1820 г. на земле Суоми. В пору пребывания в Финляндии он создал поэму «Эда», посвященную этой стране. В отличие от Пушкина и его последователей, раскрывших романтический мир юга России, Е. Баратынский сознательно ориентируется на северную природу и финский быт, подчеркивая свой полемический запал подзаголовком «Финляндская повесть». Обращение к этой теме вызывалось и ее актуальностью (в эпилоге поэт говорит о сложных взаимоотношениях России и Финляндии), и художественными задачами (желанием создать на северном материале антиромантическое произведение), и автобиографическими мотивами (отсюда — ранний намёк поэта в эпиграфе поэмы на его ссылку: «Где привязан — там и пасёшься»). Е. Баратынский еще не достигает реалистической конкретности в воссоздании местности, ландшафта, среды, однако в скупых пейзажных описаниях нельзя не узнать природы Финляндии: «суровый край», «на горы каменные там /Поверглись каменные горы», «на них шумит сосновый лес; С них бурно льются водопады», «по дряхлым скалам бродит взгляд». Впрочем, поэт особо подчеркивает, что дело происходит в «горах Финна», под «финскими небесами».
      Изображая одного из двух центральных персонажей — гусара, прибывшего с полком в Финляндию, автор отказывается делать его романтическим героем. Баратынский лишает его исключительности, избранничества, биографии, возвышенной любви, романтического разочарования, избегает мотива изгнания, жертвенности, бегства в мир природы и естественных отношений. Более того, автор не желает этого гусара делать героем в этическом плане и наделяет его чертами порочного обольстителя, обманщика, коварного искусителя. Как отмечает Ю. В. Манн, о своей «романтической» любви молодой «хитрец» говорит, чтобы произвести на девушку впечатление: «и романтическое переживание страсти, и бегство, и отчуждение поданы на уровне субъективной и, увы, притворной, даже притворно-корыстной иммитации»³. Во всем этом сказался полемический отказ Е. Баратынского рисовать традиционного поэтического героя.
      Напротив, изображая «финляндку» Эду, автор поэмы явно отдает ей первенство и не только передаёт ей отдельные признаки центрального персонажа (чего в русской поэме ещё не бывало), но и наделяет ее этической красотой, вызывающей читательское восхищение. И здесь Е. Баратынский делает попытку воссоздать национальный характер финской девушки. Он наделяет «отца простого дочь простую» физическим и душевным здоровьем, добротой и застенчивостью, естественностью и безыскусственностью, целомудренностью и неиспорченностью, привязанностью к миру природы и соотнесенностью с ним. Последняя подчеркивается такой деталью: у нее
      …...очи бледно-голубые
      Подобно финским небесам.
      С «камнями розовыми» гармонируют «власы златые». Правда, автор так выстраивает сюжет своей поэмы, что Эда проявляет мягкость, покорность, податливость. Он пытается психологически мотивировать эти черты и уступчивое поведение героини той бурной и напряженной страстью, которая воспламенила героиню. И это во многом ему удалось, на что обратил внимание А. С. Пушкин, который писал: «Перечтите сию простую восхитительную повесть: вы увидите, с какою глубиною чувства развита в ней женская любовь»⁴. Но та же Эда проявляет смелость и решительность, нарушая отцовский запрет, установившийся «обычай», местные нравы и идя навстречу своей роковой любви. Со всей прямотой, смело и мужественно говорит она первая о своем чувстве («Ты мной давно уже любим»), приносит возлюбленному по утрам цветы, щедро дарит ему кольцо, благодарит «веселым книксом», преодолевает боязнь злобы и вероломства, стену национального отчуждения и безоглядно готова идти за своим возлюбленным. Она же, испытав горечь разочарования и разлуки, очевидно, сознавая всю меру греховности своего поступка, кончает жизнь самоубийством.
      Но все в национальном финском характере у Баратынского угадано верно, многие присущие ему черты он подметил со всей художественной проницательностью. А в эпилоге поэмы ее автор отметил такие характерные черты финнов, как упорство в отстаивании свободы «угрюмых скал своих», мужество и бесстрашие в борьбе за независимость своей земли. И Баратынский, вопреки своим интересам государственника и певца «мочи» России, поет «славу падшему народу».
      А в другом своем произведении — «Финляндия» (1820) — Баратынский противопоставил своему изнеженному поколению суровую мужественность и отвагу былых героев этого края скал, валунов и озер:
      Сыны могучие сих грозных, вечных скал!
      Как отделились вы от каменной отчизны?
      <…...> Что ж наши подвиги, что слава наших дней
      Что наше ветреное племя?⁵
      Нельзя не увидеть в этих стихах предвестия тех скорбных дум, которые выразит позже Лермонтов в «Бородино» и «Думе», противопоставляя богатырям прошлого бездеятельное и негероическое поколение поры безвременья. Совершенно не случайно норвежский ученый Гейр Хетсю в своем докладе на V съезде славистов в Хельсинки «Финляндия в жизни и творчестве Баратынского» подчеркнул исключительно важное значение этой страны для поэта, — он ведь недаром назвал ее «пестуном» своей поэзии⁶.
      Примечательно, что другой русский поэт — Н. М. Коншин, рисуя в своём стихотворении «Финляндия» (1823) облик этой страны с ее «гранитным челом», вводит в свои строки парафразу стихов Баратынского об этой северной земле:
      Невольно сердце каменеет
      В безлюдье каменной глуши.⁷
      А.С. Пушкин, как мы помним, в поэме «Руслан и Людмила» дал свои зарисовки земли Суоми, ее озер и «финских берегов» и передал облик мудрого «природного Финна». В «Медном всаднике» поэт изобразил «финского рыболова, печального пасынка природы», а в «Памятнике» упомянул «финна» среди тех, кто назовет в грядущем его имя. И, как бы подтверждая прозорливость русского поэта, в Финляндии начали переводить Пушкина ещё при его жизни. Ф. Платен, переводчик «Кавказского пленника», охарактеризовал автора этой поэмы как величайшего национального поэта и назвал его «самой яркой звездой» в русской поэзии. Э. Леннрот в одном из своих писем к Я. Гроту просил знакомить финских читателей с поэзией великого Пушкина. Георг Фрасер в финском издании 1880 г. поместит большую статью о нашем поэте, где высоко оценит «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова» и отметит, что русский гений здесь «пересмотрел Байрона» и приблизился к творческому методу Шекспира⁸. А в наше время финский ученый Эркки Пеуранен напишет исследование «Лирика А. С. Пушкина 1830-х годов» (1978), где он рассмотрит четыре темы поэта: историческую, пейзажную, любовную и творческую, показав в пределах каждой из них смену настроений, переживаний, деформацию жанров и сдвиги в поэтике⁹.
      В послепушкинскую эпоху литературные взаимосвязи двух соседних народов углубляются. В прославленном романе Алексиса Киви «Семеро братьев» явственно сказался гоголевский элемент; критическая и публицистическая деятельность видного финского литературного деятеля И. Снельмана во многом протекала параллельно творчеству В. Г. Белинского и имела с ним много точек соприкосновений (обоюдный интерес к славянским культурам и финской литературе). Отметим пристальное внимание Ф. И. Тютчева к судьбе Финляндии и глубокие работы финского ученого И. С. Вахроса, посвященные этому русскому поэту («Поэзия Тютчева. Природа в лирике Тютчева»¹⁰. Хельсинки, 1966; его же доклад «Тютчев и немецкий романтизм» на съезде скандинавских славистов в 1968 г.). Укажем на углубление социального анализа в финской литературе как результат ее сближения с русскими идейными и художественными течениями 2-й половины XIX в.¹¹. Теуво Паккала, проявляя внимание к городским окраинам и «маленьким людям», носителям моральных ценностей в обществе, к «униженным и оскорбленным» людям, испытывал определенное воздействие со стороны Ф. М. Достоевского, о чем сам он писал так: «Я с жадностью читал русскую литературу — всё, что только имелось в шведских и финских переводах. И по-прежнему восхищаюсь ею. Именно с той стороны (Достоевский, Гоголь) испытал я влияние, заметные и стороннему глазу»¹². Творчество Л. Толстого оказало глубокое воздействие на произведения и духовные искания Арвида Ярнефельта. В своих романах он отразил идеи патриархального крестьянства и «толстовства», став с 90-х гг. последователем русского художника слова, с которым вступил в переписку и которого дважды посетил в Ясной Поляне. Психологизм Л. Толстого неизменно интересовал Ахани Ахо, оставившего свое свидетельство на этот счет. Мария Виднэс проследила рецепцию творчества А. П. Чехова в Финляндии.
      Со своей стороны русские писатели проявляли глубокий интерес к финской культуре. Так, А. М. Горький, неоднократно бывавший в Финляндии, следил за литературным процессом в ней; в 1916 г. под его редакцией вышла антология финской литературы, им же были привлечены А. Блок и В. Брюсов для переводов произведений финских поэтов. Горький чрезвычайно высоко ценил «Калевалу», часто высказывался о ней в своих статьях. Так, в 1909 г. он писал о том, что «индивидуальное творчество не создало ничего равного Илиаде или Калевале», в 1932 г. назвал последнюю «монументом словесного творчества»¹³ заставил своего Клима Самгина размышлять об этой книге финского и карельского народа. Русский писатель видел в поэте Эйно Лейно проявление того прогресса, которого способны достигать малочисленные народы в своей культуре. Сам Э. Лейно в своем неоромантизме очень тяготел к певцу «Детей солнца» и одно из своих стихотворений назвал в унисон ему — «Сын Солнца». Традиции Горького убедительно продолжила в своих произведениях и Эльви Синерво, о чем будет сказано ниже.
      В 1908 г. в стране Суоми побывал А.И. Куприн, написавший об этой поездке замечательный этнографический очерк «Немножко Финляндии». Писатель зорко вглядывался в нравы, обычаи этой страны, особенности облика и поведения ее людей. К числу отличительных черт финского национального характера он отнес исключительную любовь к детям (в этом, по его словам, «настоящая душа народа»), глубокое и действенное уважение к женщине («В Финляндии женщина всегда может быть уверена, что ей уступят место в вагоне, в трамвае, в дилижансе <…...> в государственном сейме»)¹⁴. Автор «Олеси» отметил чистоплотность финнов, их любовь к цветам, поголовное увлечение спортом, в чём сказывается тяготение к природе и забота о физическом здоровье; он выделил деликатность и вежливость людей этой страны, («незнакомые дети, встречаясь с вами, приветствуют вас: мальчики кланяются, девочки делают на ходу наивный книксен»)¹⁵. Писатель подчеркнул поголовную грамотность финнов, практичность, хозяйственность, в чем усмотрел залог их будущего экономического процветания. А. Куприн восторженно написал о демократизме жизни в Финляндии, о простонародности, о радушии и предупредительном внимании, доверчивости и любезности. «Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца <...…> были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой»¹⁶. И писатель делал обобщающий вывод: «…всё, что я видел, укрепляет во мне мысль, что финны — мирный, большой, серьезный, стойкий народ, к тому же народ, отличающийся крепким здоровьем, любовью к свободе и нежной привязанностью к своей суровой родине»¹⁷.
      Завершая краткий экскурс в историю русско-финских литературных отношений, можно упомянуть также следование поэта А. Эйкия традициям В. Маяковского, о влиянии русских авторов на финско-шведскую поэтессу Эдит Сёдергран (об этом говорил в своём докладе на V съезде славистов в Хельсинки норвежский ученый М. Нага). С другой стороны, творческий облик этой рано ушедшей из жизни поэтессы оказал сильное воздействие на русского поэта М. Дудина, который был заворожен ее стихами, перевёл целый цикл ее миниатюр под названием «Возвращение домой»¹⁸, посвятил ей статью и стихотворение «Перед памятником Эдит Сёдергран в посёлке Рощино»¹⁹. Ему же, Дудину, принадлежат и стихи о Финляндии.
      Мы видели, что во многих названных художественных произведениях авторами ставился вопрос о неповторимом финском национальном характере. На эту тему в свое время были опубликованы и специальные работы. К их числу относится выступление И. Э. Эмана, редактора газеты в Борго, который ещё в 1842 г. поместил на страницах «Альманаха в память двухсотлетнего юбилея императорского Александровского университета» статью под названием «О национальном характере финнов». По словам этого автора, для жителей Финляндии характерна полная отрешенность от национальных интересов, неувлеченность «политическими стремлениями», равнодушие к «мирской суете». «Тогда как финикияне, греки и римляне, англичане, французы и русские только в целой вселенной находят для своих мирных и воинских подвигов достойное поприще, финну для удовлетворения его честолюбия достаточно тесного мира, в собственной груди его скрытого»²¹. И далее автор статьи пишет о созерцательном характере финна (contemplativ), о его консерватизме (в этом он видит идеал поведения), пассивности как основе национального характера.
      Нельзя не увидеть, что статья финского автора пытается возвести в абсолют и представить идеальными далеко не самые лучшие национальные черты. Она отстраняется от других свойств финнов, не рассматривает явления в динамике и не желает видеть перспективы, изменения, которые неизбежны в ходе социального прогресса. Так же не следует считать вечными и неизменными такие черты финской женщины, как покорность, смирение, уступчивость, раскрытые и опоэтизированные Баратынским. Наконец, не являются типичными и постоянными такие свойства людей Финляндии, отмеченные Куприным, как некрасивость и нескладность женщин, суровость и медлительность мужчин, молчаливость тех и других.
      Уже А.И. Герцен в своем «Колоколе» от 15 ноября 1863 г. в статье «Голос из Финляндии», подписанной словом «Финляндец», полемически заметил, что финнам отнюдь не свойственно смирение, покорность и долготерпение. Напротив, для них характерна «независимость… собственного поведения», проявление недовольства, брожения²¹. И финский писатель Ю. Вексель пронизал свою историческую драму «Даниэль Юрт» бунтарским духом и обратился к согражданам с так называемым «Кличем времени».
      Последующие художники слова показали существенную эволюцию национального характера при сохранении его основного, доминирующего ядра. Так, Эльмар Грин в романе «Другой путь» прослеживает судьбу бедного финского крестьянина на протяжении нескольких десятилетий, в ходе которых Аксель Турханен постепенно утрачивает свою былую патриархальность, темноту, отсталость, забитость. Долгое время над героем романа тяготеет власть темных, враждебных ему, демонических сил, олицетворяющихся в образах кулака Арви Сайтури и деспота Муставаари. Они цепляются за Акселя, преследуют его, словно злые сказочные духи, мешая ему выйти на верную жизненную дорогу. Тем не менее Турханену удаётся освободиться от их наваждения и чар, преодолеть свою заскорузлую инертность, приобщиться к правде таких замечательных передовых людей, как Илмари Мурто и других борцов за социальную и духовную свободу своей родины, и в конце концов обрести «другой путь». На этой трудной дороге раскрываются такие качества Акселя Турханена, как поэтичность, привязанность к земле, любовь к родной природе. Освобождается герой романа и от длительной замкнутости, и в сознание его входит идея близости, равенства и солидарности разных народов земли. Оказывается, финны не лучше русских, «те и другие одинаково достойны уважения», оказывается, «не может быть вреда народам от их дружбы»²². Напротив того, человеческая солидарность несёт людям добро и радость. Эта идея овладевает сознанием финна и определяет его поступки, его гражданское поведение. И вот уже он, сражаясь на фронте, повёртывает своё оружие против гитлеровских союзников, хорошо разбираясь, кто враг и кто друг.
      В романе «Вильями Подмененный» финская писательница Эльви Синерво также прослеживает эволюцию своего юного героя, совершающуюся на протяжении двух довоенных десятилетий²³. Глубоко исследуя психологию Вильями, сначала ребенка, потом подростка и юноши, автор романа показывает, как под влиянием обстоятельств трансформируется свойственная мальчику мечтательность, как медленно, но неуклонно освобождается герой от своей замкнутости. Вильями проходит через ряд испытаний, сближается с бедняками, изгоями общества, бродягами, рабочими, передовыми интеллигентами своей страны, чтобы в конце концов слиться с лучшими из людей и включиться в борьбу с фашизмом. Так фантазер и романтик, живущий в мире своих оторванных от жизни мечтаний, становится человеком решительных деяний, поступков, подвигов. На этом пути путеводной звездой у Вильями становится образ прекрасного Данко, о котором поведал ему однажды старый лудильщик. Юноша видит в этом горьковском образе яркий пример для подражания, эталон поведения. И подобно этому легендарному Данко, Вильями Подмененный преисполнен желанием дать людям свободу, вывести их из мрака к простору. Рядом с ним идут Ханнес, Симо и Хилма, такие же люди дела, отваги и самопожертвования, как и Вильями. «Он был одно целое с теми, кто готов воевать против зверя — против фашизма», — пишет автор. И герой романа участвует в митингах, распространении правды о стране русских, во имя которой поднялись он и его друзья, в столкновении с предателем Алланом и, попав в лапы фашистов, погибает девятнадцатилетним. Погибает, оставаясь «навеки девятнадцатилетним», как говорится в одном из наших романов. Так решительно видоизменяется национальный финский характер, что замечательно показала писательница Эльви Синерво. Она широко использует в своем романе специфическую национальную образность, символы своего фольклора, вводит мотивы из северных, финских сказок. Но она же щедро оперирует и образами раннего Горького-романтика: образами Матери и сына, горящего сердца, вырванного из груди, смелой и гордой птицы. Так проявляется заметная художественная преемственность русского писателя и финского автора, прекрасная дружба двух литератур, утверждающая — на разном жизненном материале — бытие как деяние.
      И для финского писателя наших дней характерна активность жизненной позиции, включенность в широкое движение солидарности с людьми планеты, будь то борьба с поборниками войны, с разрушителями экологического равновесия в природе или новоявленным фашизмом, выползающим из разных щелей на земле. Поэтому художники слова Финляндии давно покинули «башню из слоновой кости»²⁴. Так, писатель Пааво Ринтала говорит о своей верности антивоенной теме. Он записал на магнитофонную пленку, как это сделали Д. Гранин и А. Адамович, героические и трагические рассказы ленинградцев, испытавших блокаду. Книга получила название «Ленинградская симфония судьбы». В статье «Долг писателя» Пааво Ринтала говорит, что сама общественная ситуация наших дней вынуждает художника слова отойти от решения только формальных задач, что социальная, граждански значимая тема врывается в труд и размышления поэтов и прозаиков. «Именно потому для меня нет никакого противоречия в том, что я и пишу, и активно работаю в организации «Сторонники мира Финляндии». Наоборот, обе сферы деятельности удачно дополняют друг друга»²⁵. Во всем этом тоже проявляется присущая национальному характеру финнов наших дней действенность, открытость и активность.
      Есть и ещё одно изменение в характерологическом облике финна. Некогда, как мы помним, Куприн говорил о хмурости, суровости и отсутствии чувства юмора у жителей северной страны. Вступая с ним в полемику «через горы времени», финский писатель Мартти Ларни в своем фельетоне «Откровенное раздумье» говорит о понимании его сегодняшними соотечественниками юмора и шутки. «Я знаю много финнов, которые веселы без вина и не боятся посмеяться сами над собой»²⁶. Хотя финны делятся на разные племена, хотя есть среди них скованные похьялайцы и хямяляйцы, у которых «не принято очень часто проветривать свои челюсти», зато есть среди них карелы, способные легко развеселиться и рассмеяться, и саволаксы — «врожденные юмористы, каждая фраза в их разговоре заключает в себе какую-нибудь шутку или каламбур». Подтверждением этих наблюдений М. Ларни являются его собственные веселые и остроумные романы — «Четвертый позвонок» и «Прекрасная свинарка». «…В одном вопросе финны едины, — заключает свои размышления М. Ларни, — они любят мир и хотят в мире продолжать свою жизнь. В этом отношении их жизнь напоминает брак, в котором ссорятся и любят. Этого незачем скрывать, ибо подглядывающим в замочную скважину разумнее всего открыть дверь»²⁷.
      Целью предлагаемой статьи как раз и является желание помочь читателю «открыть дверь» в мир финской культуры, в историю русско-финских литературных отношений, в своеобразие национального характера и поведения нашего северного соседа.

      Примечания
      1. Гордлевский В. А. Памяти Элиаса Леннрота. — М., 1903. С.22—23.
      2. Виднэс М. Славяно-русские синаксари «Финляндских отрывков». — Хельсинки, 1966.
      3. Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. — М., 1976. С.176.
      4. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. — М., 1949. Т. XI. С.186—187.
      5. Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. — Л., 1957. С.63.
      6. См.: Вопросы литературы. 1968. №6. С.245.
      7. Коншин Н. М. Финляндия // Поэты 1820—1830-х годов. — Л., 1972. Т.1. С.361.
      8. См.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. VII. Пушкин и мировая литература. — Л., 1974. С.255.
      9. Пеуранен Эркки. Лирика А. С. Пушкина 1830-х годов. Поэтика: темы, мотивы и жанры поздней лирики. — Ювяскюль, 1978.
      10. См.: Берковский Н. Я. Книга о Тютчеве, изданная в Финляндии // Русская литература. 1967. №2. С.191—193.
      11. Тиандер К. Литература Финляндии // Отечество. — Петроград, 1916. Т. 1. Отдел II. С.23.
      12. Цит. по ст.: Карху Э. Г. Финская литература // История всемирной литература: В 9 т. — М., 1991. Т.7. С.451.
      13. «Наступление», 1932. №2. — С.1.
      14. Куприн А. И. Немножко Финляндии //Куприн А. Собр. соч.: В 9 т. — М., 1972. Т.5. С.59.
      15. Там же. С.61—62.
      16. Там же. С.65.
      17. Там же. С.64.
      18. Сёдергран Эдит. Возвращение домой: Стихотворения / Пер. М. Дудина. — Л., 1980. С.5—6.
      19. Дудин Михаил. Окно: Стихотворения. Поэмы. Переводы. Рассказы. — Л., 1981. С.436.
      20. См.: Карху Э. К истории русско-финляндских литературных отношений первой половины XIX века // Русская литература. 1958. №2. С.172.
      21. Там же. С.178—179.
      22. Грин Эльмар. Другой путь: Роман. Книга первая. — Л., 1957. — С.110.
      23. Sinervo E. Viljami Vaihdokas. — Helsinki, 1946.
      24. См.: Озеров В. Финские диалоги // Вопросы литературы. 1969. №7.
      25. Ринтала Пааво. Долг писателя // Вопросы литературы. 1978. №3. С.109.
      26. Ларни Мартти. Памфлеты. Фельетоны. Рассказы. — М., 1973. — С.5.
      27. Там же. С. 6.
      Статья опубликована в сборнике "Русское и финское коммуникативное поведение". Вып.2. СПб: Издательство РГПУ им. А.И.Герцена, 2001. С.139-151.